В середине XVII в. в денежной системе Речи Посполитой царил хаос. Неудачные реформы, проведенные королем Яном Казимиром, война под предводительством Богдана Хмельницкого и последующая война с Россией и Швецией, огромные долги перед армией - все это вконец расшатало экономическое и денежное хозяйство государства. И тут буквально спасителем явился итальянец по имени Тит Ливий Боратини (Бураттини), занимавший должность королевского секретаря и арендовавший Краковский монетный двор. Он предложил массовую эмиссию медных солидов, названных современниками по его имени - «боратинки». Реальная стоимость этих неполноценных денег составляла 15% от официальной. В 1659 г. Боратини заключил соглашение с правительством, по которому обязался выпустить 180 млн. медных солидов приравненных к 1/3 серебряного гроша, но имевших гораздо меньшую реальную стоимость: фунт меди (2 гривны) стоил 15 грошей, или 45 солидов, но из него чеканили 300 солидов. Из этих 300 монет 171 штука шла в казну, 45 — на оплату сырья, а 84 — на производственные расходы, жалованье монетчикам и в доход арендатора монетного двора. Новые солиды весили около 1,35 г, имели диаметр 16 мм и чеканились в г. Уяздове близ Варшавы, Кракове, Бресте и Каунасе в 1659-68 годах. Полагают, что на внешний вид солида большое влияние оказала шотландская монета в 2 пенни (торнер), которая появилась на рынке Речи Посполитой в 40-е годы XVII века вместе с эмигрантами-шотландцами.

Выпускались два вида боратинок - коронные (польские) и литовские, отличавшиеся изображением и надписью на реверсе. Аверс боратинок был один и тот же - портрет короля и надпись: Ян Казимир король.

 

Запланированная вначале сумма - 1 млн. для Польши и Литвы - до конца 1666 г. превысила 10 млн. польских злотых.
Монетные дворы, специализировавшиеся на выпуске «боратинок», работали с предельным напряжением, но не были в состоянии справиться с выполнением непомерно объемных правительственных заказов. Тем не менее, даже официально зарегистрированные результаты выпуска литовских и польских «боратинок» свидетельствует о многократном превышении первоначально (в 1659 г.) запланированного общего их тиража. Следует отметь, что отчеты монетных дворов дают, несомненно, основательно заниженные цифры. Дело в том, что сам процесс производства был организован без строгой проверки каждой из выпущенных «боратинок»: от чеканщика требовалось лишь одно — выбить их из гривны меди не менее 150 штук. Предполагалось, что этим будет обеспечена гарантия выдержки среднего веса каждого солида в пределах установленной нормы.
Такой порядок предоставлял монетчикам удобную лазейку для личного обогащения: уменьшая толщину монетных кружков, они «выжимали» из каждой гривны дополнительные десятки «боратинок».
В стороне от столь выгодного производства не могли оставаться и фальшивомонетчики («клепачи»). Несмотря на жестокие наказания (отсечение правой руки с последующим ее вывешиванием на городских воротах и публичное обезглавливание на ратушной площади), они с каждым годом расширяли производство «боратинок». Порою они даже не затрудняли себя понижением их веса, установленного законом. Поддельные медные солиды зачастую оказывались не хуже подлинных, и поэтому рынки фактически признали их равноправными партнерами «боратинок» государственных монетных дворов. Население сразу же поняло, что от этих обесцененных денег не следует ожидать добра: «Шеляг (солид) — маленькая монетка, но искра еще меньше, а целый дом может сжечь»,— гласила родившаяся в это время поговорка.
Уже к середине 1663 г., когда эмиссии «боратинок» только начинали по-настоящему набирать силу, правительству стала ясна неизбежность гибельных экономическйх последствий этой авантюры. Чтобы как-то уклониться от стремительно надвигавшейся финансовой катастрофы или, по крайней мере, оттянуть ее, казначейство Короны (несмотря на протест Боратини) одобрило проект германского монетчика Андрея Тымфа о выпуске монеты достоинством в 1 злотый (злотувку), т.е. в 30 серебряных грошей. 15 июня 1663 г. последовало официальное решение, позволявшее Тымфу и его брату Фоме (Томасу) приступить к работе.
Злотый эмитировался монетными дворами Львова, Быдгоща и Кракова по стопе в 30 штук из восьмилотовой гривны серебра, иными словами, весил 6,726 г. и содержал 3,364 г серебра. Подобно медному солиду, он стал (сначала в народе, а затем — и в официальных актах) фигурировать под названием, основанном на имени своего творца — «тымф».

Этим, однако, далеко не исчерпалось сходство злотувки с «боратинкой». Главное заключалось в ином: новая монета, неся на себе надпись «30 польских грошей», содержала серебра всего на 12 грошей. Следовательно, ее реальная стоимость составила лишь 40% от официально провозглашенной. По существу родился лишь несколько смягченный вариант «боратинки», пытавшийся прикрыть свою немощь серебряным блеском. В качестве единственной компенсации за низкопробность «тымфа», выпущенного 9-миллионным тиражом, населению была предложена легенда его лицевой стороны: «DAT PRETIUM SERVATA SALUS POTIOR METALLO EST» (в вольном переводе — «Желание спасения отечества превышает действительную цену металла»). В условиях политической и экономической анархии это нравоучительное изречение не смогло, разумеется, даже в малейшей степени посодействовать популярности злотого. Отношение к нему современников выразила получившая широкое распространение своеобразная и едкая расшифровка помещенной в центре его лицевой стороны монограммы ICR («loannes Casirnirus rex» — «Ян Казимир король»): «Initium calamitatis Regni» — «Начало гибели государства».
Будучи неполноценными кредитными деньгами, «боратинки» и «тымфы» явились материальным олицетворением облеченного в монетную форму косвенного налога, тяжким бременем легшего на плечи народных масс. Их обращение самым пагубным образом сказалось на финансах и экономике страны. Денежная реформа, начатая в 1659 г., пришла к своему логическому завершению: её результаты оказались прямо противоположными ожидавшимся. 28 декабря 1666 г. последовал королевский указ, вынужденный признать этот факт: «Следуя горячим просьбам всех сословий охотно соглашаемся на то, абы все менницы как серебряные, так и медные в паньствах наших немедля закрыты были».
Тит Ливии Боратини и Тымфы были привлечены к суду. Братья сумели бежать за границу, не доплатив казне 4 миллионов злотых; Боратини же блестяще воспользовался многовековой аксиомой военной тактики: «Лучший вид обороны — наступление». Он не только категорически отверг обвинения в развале государственной казны, но в свою очередь предъявил ей счет на полтора миллиона злотых как сумму личного ущерба, понесенного им в бескорыстной борьбе за спасение финансов Речи Посполитой. Эта акция увенчалась полным успехом: «Урожденный Боратини,— заявил указ от 28 декабря,:— все суммы, по контрактам Речи Посполитой установленные, выплативши, себе и кредиторам своим на полных полтора миллиона (злотых) не добил...», а поэтому «следует удовлетворить урожденного Боратини в справедливых претензиях его».
Боратини еще на два года остался арендатором краковского монетного двора, вновь открытого в 1667 г. специально для того, чтобы «пострадавший» смог получить свои полтора миллиона. Отчеканенные здесь шестигрошовики и орты (1667—1668 гг.), а также двойной дукат (1667 г.) помечены буквами TLB.
В 1668 г. Ян Казимир отрекся от престола. В краткое (1669—1673 гг.) правление Михаила Корибута Вишневецкого и в последовавшее затем трехлетнее междуцарствие монетные дворы страны бездействовали.
В 1676 г. на престол Речи Посполитой был избран Ян III Собесский. В Варшаве собрался предкоронационный сейм. Прибывшие на него послы Брестского воеводства потребовали открытия в Великом княжестве Литовском монетного двора для чеканки серебряной монеты «одинакового достоинства с таковою же в странах соседних». Вопрос о возобновлении денежного производства стал одним из главных в программе работы сейма. Принятая на нем Конституция гласила: «Так как с великой шкодой для Речи Посполитой менница и доныне стоит закрыта, а многие люди посторонние свои (монетные дворы) отворивши, не только коммерцией серебра и золота овладели, но и державу нашу подлейшей своей монетой наводнили, постановляем, абы менница серебряная и золотая открыта была».
Коронационный сейм 1677 г. обнародовал постановление «Менница коронная», согласно которому открылись монетные дворы в Быдгоще и Кракове для чеканки «единой во всем монеты для одного и другого народов (т. е. Польши и Великого княжества Литовского)». Здесь же конституционным разделом «Менница литовская» решено начать подготовительные работы к открытию монетных дворов Великого княжества Литовского: «Менницы Великого княжества Литовского в ведение вельможного подскарбия княжества отдаем, дабы всячески старался серебряную и золотую менницу отворить».
Быдгощский двор был отдан в держание итальянцу Санти де Урбанис Бани, краковский — Титу Ливию Боратини, все еще продолжавшему предъявлять претензии казне. Эмитировались номиналы от тройного гроша до дуката. Сейм 1685 г. потребовал полного прекращения чеканки: «Так как менница сребрная, в Короне отворенная, плохо плодоносила, закрываем ее нынешним авторитетным собранием в интересах государства». Тем не менее двор Быдгоща продолжал функционировать еще в 1686 г., а Кракова — и в 1687 г.
В последнее десятилетие правления Яна Собесского (1687—1696 гг.) монета не чеканилась. Рынки, захлебывавшиеся в море «боратинок» и «тымфов», особенно высоко ценили «добрые старые» монеты первой половины XVII в. и относительно высокопробную продукцию быдгощского и краковского производства 1670—1680-х гг.

Вследствие нехватки разменной монеты «боратинки» продолжали находиться в обращении вплоть до второй половины XVIII века (в начале XVIII в. цена дуката составляла уже 18, а талера - 8 польских злотых боратинками или тымфами).